Полина
В надежде, что Хасанов и все его дерьмо испарятся к тому времени, когда я вернусь, сворачиваю на развилке, выбирая лесную тропинку – большую петлю, которая огибает все озеро. Это почти восемь километров.
Я дура.
Дура и еще раз дура, потому что вспоминаю о том, что семьдесят процентов этой дистанции – глухая для сети зона, только когда музыка в наушниках глохнет, как и сигнал моего телефона.
– Твою мать! – вытираю со лба пот, проклиная все на свете и глядя на отсутствие антенок в правом верхнем углу дисплея.
Если Антон решит перезвонить, я буду недоступна в течение часа, не меньше, потому что последнюю часть этого маршрута всегда прохожу пешком. Там ужасная дорога, и один раз я подвернула в яме ногу.
По шее градом стекает пот, и легкие горят, ведь я несусь по лесу, как безмозглый спринтер, в попытке поскорее добраться до цивилизации. К тому времени, как это происходит, моя одежда абсолютно мокрая от пота, волосы тоже.
Перезагрузив телефон, выдергиваю из рюкзака бутылку воды и жадно пью, глядя на то, как по озеру гоняют водные мотоциклы. Визг моторов заполнил весь пляж. Я слышала этот шум даже там, в лесу. И мне не приходится видеть Хасанова, ведь он там, на одном из этих мотоциклов.
Я возвращаю бутылку в рюкзак и ищу в кармане брелок сигнализации от своей машины.
На моем телефоне нет пропущенных звонков.
Я дура втройне!
Неслась, как ненормальная…
– Уже уходишь? – оборачиваюсь на голос Милы за спиной.
Она натягивает на себя гидрокостюм, стоя у ящика со снаряжением в паре метров от меня, и игнорировать ее уже не получится.
Это именно то, что я делаю. Ухожу.
Я никогда не была душой компании, но и затворницей тоже, а в последние две недели со мной творится черт-те что. Все, что происходит вокруг, перестало меня интересовать. Все мои мысли просто втемяшились в Антона Матвеева, и прямо сейчас я внутренне психую оттого, что он не перезвонил мне в течение этого часа.
Ведь он не мог не заметить вызова от меня.
– Да, – отвечаю, плавясь от жары.
– На свидание с тренером?
Смотрю в ее полное язвительности лицо.
Я не знаю, какого черта всем вдруг стала так интересна моя личная жизнь, но чувствую выворачивающую наизнанку потребность брыкаться и сопротивляться в ответ.
– Там в клубе еще полно тренеров, – говорю ей. – Заведи своего, если МОЙ тебе покоя не дает.
– Обязательно, но этот так на тебя смотрит, просто чума какая-то. Расскажи, что нужно делать, я в тренерах ни бум-бум. Ты уже видела его член? Или у вас только милые поцелуйчики под луной?
Тряхнув волосами, она собирает их в хвост и смотрит на меня, выгнув брови.
– У него фантастический член, – говорю почти сипло. – Произведение искусства.
Слова царапают небо, как долбаная наждачка, но я даже в бреду не расскажу ей о том, что он… другой. Что я никогда не видела его голым и даже не трогала ниже талии. Я никогда не расскажу ей о том, что его поцелуи – самая вожделенная мною вещь за двадцать прожитых лет! Что влюблена… безумно…
– Надеюсь, – фыркает Мила. – Иначе зачем еще этот Антон нужен. Так ты с ним спишь?
В ее вопросе больше интереса, чем она пытается показать, но я чувствую его «липкость» даже на расстоянии и с удовлетворением оставляю ее вопрос без ответа.
– Может быть… – размазываю любые ее предположения, как краску по стеклу.
Взяв рюкзак, ухожу, мечтая попасть в душ, но до дома целый час пути, и я успеваю «высохнуть», хотя волосы, собранные в хвост, остаются мокрыми, даже когда паркую свою тачку рядом с машиной отца во дворе нашего дома.
Мой телефон молчит, как немой.
Срываю его с панели и бросаю в рюкзак. Злясь-злясь-злясь!
Что я должна подумать? Что ему не до меня? Меня гложет ощущение, что ему почти всегда не до меня.
– Полина, – слышу вкрадчивый голос отца, когда захожу в дом.
Окна на кухне выходят во двор, так что он знает – это я, а не мама.
– Привет… – вхожу на кухню, видя, как, сгорбив плечи, папа разогревает себе еду в микроволновке.
На нем тенниска и строгие брюки. Так никто не носит, разве что те, кому на свой стиль плевать.
Его плечи всегда чуть опущены, как будто под грузом ответственности и обязанностей. Возможно, это и из-за возраста тоже, но я не хочу думать о том, что ему почти шестьдесят.
Всю свою жизнь я старалась не доставлять ему проблем. Он занят. Загружен. В его голове всегда какие-то мысли. Не о погоде, конечно же. О судьбах мира, так когда-то в детстве объяснила мне мама. Моего отца нельзя «грузить». Тем более всякой чушью.
Я люблю его. Уважаю и… боюсь. Он никогда не читал мне на ночь сказок, но я тянусь к нему. И не знаю, как выразить это словами, ведь фамильярности он не любит.
Оценив мой внешний вид, хмурит кустистые брови и спрашивает:
– Ты почему не на учебе? Сегодня вторник, я ничего не путаю?
Опускаю руку, и рюкзак съезжает с моего локтя, шмякаясь на пол.
– У меня зачеты, – объясняю. – На этой неделе все автоматом.
– Хорошо, – кивает, усаживаясь с тарелкой за стол. – Как Юрий Глебыч? Мне за тебя краснеть не нужно?
– Нет… – выдыхаю с улыбкой. – Он передавал тебе, что «всем нужно отдыхать», – цитирую «передачку» от своего декана.
Они вместе учились.
Папа не хотел, чтобы я училась в Москве, сказал, что юриспруденцию на университетском уровне я освою и здесь. Что у нас хорошая база и сильный преподавательский состав. Он сказал это категорично. Так что я даже не пыталась спорить, как и мама.
– Если его увидишь, – папа рассеянно улыбается, глядя в свою тарелку. – Передай то же самое.
Прямо на моих глазах он уходит в себя, и я тихо ретируюсь, оставляя его одного.